Время уходит шагами маленькой гейши.
Стук деревянных сандалий всегда за спиной.
Я забываю об этом все реже и реже,
Время уходит-ему по дороге со мной.

Время уходит как музыка или дыханье,
а в монастырских стенах обжигающим сном,
белым песком через ветхие сети сознанья
время уходит на вечности черное дно.

Мы пройдем сквозь стены ночной сирени
в благовонном сонном саду.
Мы вспугнем жуков и стрекоз с растений,
отраженья светил в пруду.
Подтолкни скорей свою лодку в воду,
в лунный свет опусти весло,
и забудет время двоим в угоду
свое вечное ремесло.

Ты у дороги у большой меня не стереги.
Все,что имею за душой-друзья,стихи,долги.
Всю без утайки расскажу тебе судьбу свою:
друзей люблю,стихи пишу,долгов не отдаю!

Смотрю на солнце я сквозь частокол ресниц,
сквозь веер розовый сомкнутых теплых век,
сквозь черный бархат бабочки ночной,
уснувшей на ладони у меня.
Смотрю в монокль чердачного окна,
делю рассвет прожилками листа,
очнувшись от прохлады утра,
я смотрю на солнце.

Варенье из розовых лепестков
забавнее платья из мотыльков,
чудеснее веера из огня.
Любимый,найди его для меня.
Варенье из розовых лепестков
купил ты однажды и был таков.
Те розы в июле цвели в Истамбуле...
Я знаю,что ты убежал туда,
где небо,как розовая вода,
а девы не в пыльный зовут альков -
в постели из розовых лепестков.
А мне одиночества сквозняки,
на чашке фарфоровой пастушки.
В той чашке варенье на самом дне
на счастье тебе и на горе мне.

Добра не сыщешь от добра,
Лолиты платьице истлело,
на апельсинах кожура
непостижимо потускнела.
Мир без тебя не приуныл -
явились новые пророки,
растрачивать веселый пыл
на утомительные строки.
В дыму осеннего костра
прах твоего стихотворенья.
Добра не сыщешь от добра.
Ищи забвенья.

Я хотел взять город боем -
мне в ответ - берите даром,
каждый в нем опасно болен,
каждый в нем родился старым.
Словно в коробке от спичек
майский жук стучит крылами,
в коконе своих привычек
город бьется вечерами.
Если ветер - только с юга,
если дело - только в гору.
Окажите нам услугу -
заберите этот город!
Зонт малинового шелка
над домами держит небо.
Приезжайте,ах как долго
здесь никто проездом не был.
Здесь не любят безрассудно
и не плачут безутешно,
нас завоевать не трудно,
если правду знать,конечно.
Все богатства и секреты
в городе тоски смертельной
отдадут за два куплета
старой доброй колыбельной.

Из прошлого в будущее перетекая
по узкой склянке часов песочных,
я чьей-то прихоти потакаю,
порочной прихоти и непрочной.
Из вдохновенья творя химеру,
я не имею на счастье права.
И все ж примите меня на веру,
пустите в славу.

Осознана безответность,
осознана тишина.
Осознана Ваша Светлость
и светлая же вина.
Осознана беспощадность,
беспомощность и бескрылость,
и брани чужой площадность,
и взгляда скупого милость.
Осознана чья-то гордость,
и подлость, и бессловесность.
Осознана камня твердость
и даже завета ветхость.
Осознано все, что было,
что есть, или, даже, будет -
осознано и постыло
мне в мире, в котором люди.

И лед, вколоченный в асфальт,
уверуй, все-таки растает,
когда случайно март настанет,
когда врасплох застанет март.
Не жди его, совсем не жди
и за февральским наважденьем
внезапно, без предупрежденья
прольются теплые дожди.
Не говори о сентябре
забывчиво и неумело,
чтобы однажды на заре
понять, что лето постарело.

Земля, для ступни моей обетованная,
любимая, странная моя земля.
Спасибо тебе за все данное,
хотя бы за тополя.
Про ветра твои сто тысяч раз сказано,
благодарностью пьянею и молчу.
Спасибо хотя бы за то, что разная,
за то, что меня не жалеешь ничуть.
На другой земле, на тебя непохожей,
как знать, может, ветра там нет,
значит, нет тополиного пуха,
но не может быть,
чтоб заря совсем не заря,
или, чтоб тишина -
это просто отсутствие слуха.

Плывем воевать по зеленой воде.
Плывем убивать нехороших людей.
Мы долго готовились к этой войне,
мы карты чертили свои при луне.
Мы остров найдем средь зеленой воды,
мы выйдем на сушу, не чуя беды.
Устанем и канем в траву, в тишину,
и сразу забудем, что шли на войну.
Нам станут смешны и мечи, и щиты.
Игрушки то роскоши иль нищеты?
Мы выбросим в воду булатную сталь,
и грузного плеска нам станет не жаль!
Мы будем любить нехороших людей,
смеяться, купаться в зеленой воде.

Чего-то хочется, Чего? Не знаю.
От одиночества не умирают.
Болеют, старятся,
стихи читают,
Но все же, кажется,
не умирают.
Живут усталые и одинокие,
а воды талые, места высокие...
Тепли ли хочется,
дождя ль, не знаю...
От одиночества не умирают?

Мы словно вышивка на шелке,
Мы перепутаны настолько,
Что вряд ли кто-то разберет,
Где ты, где я, а расставанье
Не увеличит расстоянья
и от безумства не спасет.
Мы синей пагоды крылатой
Летящий темный силуэт.
Мы вороваты, виноваты,
И нам вовек прощенья нет.
Но вы нас все-таки простите,
В грехах и карах зная толк.
Из двух живых горячих нитей
Ложится вышивка на шелк.

В граненную памяти чашу
я лью дорогое вино,
Горчайшую искренность вашу
и счастье, что мне не дано.
Лью капли последних признаний,
жемчужную дымку прикрас.
Я в лучшей из лучших компаний
вино это выпью сейчас.
А после, - одна из загадок,
с рожденья сокрытых во мне, -
Я выплесну мутный осадок.
Любовь остается на дне.

Уже ничего не имеет смысла -
недуг из таких, что не сразу проходит.
Какое над городом небо повисло!
Какие по городу люди ходят!
Они не просят взаймы червонца,
от звуков ненужных, неслышных балдея,
они все просят и просят солнца у тех,
кто этим солнцем владеет.
Их мир их драконов и странных понятий,
их сны - водевили и пантомимы.
Мое же занятье - почти не занятье,
машу им рукой, - Проходите мимо.

Театр летающих теней
на покрывале белом ночи.
Со мною будет все не очень,
а с вами будет все сильней.
Причастны толпы к волшебству
людей с горящими глазами.
Они сюда приходят сами,
я не зову их, не зову.
И не зовет меня никто,
я прилетаю, да чего там,
надвластно есть ль на свете что
над траекторией полета.
Театр полувещих снов,
приют для всех теней крылатых.
Все это мы невиноваты
в своей болезни - знанье слов.

Я заблудилась на столе январской площади.
Пустых фонтанов гнутые подсвечники,
а в них столбами света плыли свечи.
И тонкая рука огромной женщины,
болтающей на странном мне наречье,
ловила убегающие плечи,
обитые квадратными погонами...
Глазами не пустыми, но бездонными,
лениво наблюдал за ними вечер.
Так мило было и несоразмерно,
что я у них осталась бы, наверно,
но ветер сдернул скатерть со стола...

Объемны, выпуклы, цветны,
стеклянны и пусты, как ветер,
Слова колеблются при свете
и опадают на листы,
Резки, пронзительны, тихи,
они ложатся с желтым звоном,
Но зыбко так, и так неровно,
что получаются стихи...

Весенние деревья не гнутся на ветру,
И летние деревья - не на ветру,
Потом, когда умру я, а будет, что умру,
Осенние деревья согнутся на ветру...
Дрожащие их дуги окно зачертят дня,
В том красном полукруге зароете меня.

Оранжевый колокол - рассвет.
Малиновый колокол - закат.
А звона на тысячи хватит лет.
А света, чтоб летом прогреть до пят.
Но как же походка моя легка
по шелковым травам моих долгов.
Мольбы не жалеет ничуть рука
для самых любимых моих богов.
По утру мне холодно, тебе нет.
А к вечеру радостно, ты не рад.
Оранжевый колокол - рассвет.
Малиновый колокол - закат.

Леса поджары, тучи хмуры
И горы в форме дабл-ю,
Из пожелтевшего гипюра
Себе я длинный саван шью.
Когда опять очнется мутность
В неубаюканной душе,
Скажу я смерти: "Ваша мудрость,
Грущу. И в саване уже."
И будет смерть довольна тем,
что необходим ее визит ,
развеселится и конечно
Мне жизнь на пару дней продлит

Антиквариат зимы распродан
по дешевке , никому не нужен
С распродажи возвращались бродом
чудаки по вездесущим лужам.
Антиквариат зимы распродан-
серебро , подвески , канделябры...
Ветра раздувающего жабры
нет уже , ему парить над сбродом
Мартовским, хохочущим, бездомным
Невтерпеж. Набив живот скоромным
Переулок заслонила ряса.
В ожиданье названного часа
Дремлет ночь на облаке огромном.

Томится мир, в нем определено
мне для тебя быть славной пестрой вещью,
удобной, неудобной - все одно,
а мир томится - вкрадчиво, зловеще
плывут над ним багровые пары
мятежного июньского заката,
шьет красной нитью черные заплаты
на небо интуиция жары.
А город примеряет вид руин,
и рдеет от стыда особняками.
Неверными неровными шагами
блуждает по нему всего один
прохожий. Провиденье и его не сохранит,
гроза пройдет над всеми,
оплачет всех торжественна, как время,
и всех своих безумьем освятит.

На последнем уеду, на первом вернусь,
все решения забывая,
торопливо, упрямо сажусь и сажусь
в дребезжащее чрево трамвая.
Ах, мой маленький поезд, охрипший поэт,
ты несешь меня - без перспективы,
вдоль зеленых, и черных, и розовых лет, -
ты решил меня сделать счастливой.
Остановок немного, они коротки
и страшны неуспевшим согреться,
ты смешные свои сочиняешь стихи
и читаешь бесчувственным рельсам.
Вдруг забъешься, заплачешь
внезапным звонком
с той, трамвайной своей, колокольни.
Будь со мной не знаком,
будь со мной незнаком,
ничего обо мне не запомни.

Мы счастливые, мы просто
Умираем невпопад,
Не тогда, когда попросят,
Не тогда, когда простят.
Окон глупые квадраты,
В каждом улица и сад...
Улыбаясь виновато,
Умираем невпопад.

Купи мне попугая и шарманку,
Их продают сегодня там, в саду.
А я сама сойду за обезьянку,
И даже за шарманщика сойду.
Купи мне попугая, мой хороший,
Приди и поцелуй погорячей,
А я тебя тогда, наверно, брошу
И сгину с попугаем на плече.

Я пешка, но люблю не короля,
а белого чужого офицера,
и наш союз вращением планет
вокруг осей их тайных не оправдан.
Мы переходим разные поля,
мы умираем в разных измереньях,
и вот должны друг друга уничтожить,
прощаемся, пытаемся, не можем,
недвижные - стоим который час,
а человек, не понимая нас,
пугается внезапной нашей дрожи,
и подо мною двигает поля...
Нет, не хочу, не буду королевой!
Я пешка, но люблю не короля.

Легко и бесславно живем на земле -
пастели, постели, вино на столе.
Но осень приходит и молит "сезам"!
Шершавой ладонью к незрячим глазам.
И листьев с десяток, похожих на медь,
летит, упиваясь. Ты все же был прав -
иметь этот мир - ничего не иметь.
Иметь только лица и эти слова,
увы, ты не птица, а я не трава.
По сторону эту не станем ничем.
А листьям без ветра свобода зачем.

Осталось жить мне два часа
и я сейчас пойду на реку.
Все можно, если человеку
осталось жить лишь два часа.
Пусть на реке все замело,
и сумерки сменились ночью,
но там увижу я воочью
ее граненое стекло.
Я поскользнусь, я упаду.
Я прикоснусь лицом ко льду.
Я ни черта там не найду.
Но я пойду.
Сегодня звезд на свете нет,
и баржи спят, оледенев.
Лишь Млечный путь, да звездный свет
запутан в проволоке дерев.
И я одна бреду к реке,
звенят чужие голоса.
Я налегке - звезда в руке.
Мне жить осталось два часа.

Есть такой монастырь,
он на черной и мутной реке.
В нем одни лишь прозрачные девы
и мыши блуждают.
В нем тебя лишь в одном
темной ночью и днем убеждают,
что прожилки верны
на твоей полудетской руке.
Там есть древо в саду,
только в сад этот редко ступают,
там промокшие листья
прилипли в морщинках земных.
Да и я не пойду,
пусть восточные ветры гуляют,
чьи-то души неся на распахнутых
крыльях своих.
Там твоя есть душа
и она, недобитая птица,
все кричит глуховато,
все кличет, скликает беду
И все падает вниз
и не может никак опуститься
Зная, я виновата,
но я в этот сад не пойду.

Пахло мокрыми деревьями
И еще черт знает чем.
Нам отказывал в доверии
Дождь, сползающий со стен.
Отчего ты недоверчивый,
Отрок, прозванный дождем?
Словно, как мужчина с женщиной,
Мы по улице идем.
Вдруг штрихи мелками серыми
Сквозь оранжевый квартал,
Улица - сырая, нервная -
Нас сразила наповал.
Погибаем каждой мелочью,
Даже камешком в руке.
Просто мальчик, просто девочка
Мы, идущие к реке.
Дождь ползет по стенам, морщится,
Лижет ржавчину с гвоздей
И ему совсем не хочется
Принимать нас за людей.

Из скверны - в сквер, но ненадолго,
прогулка будет коротка.
Вглядеться в сумерки - и только.
И все понять наверняка.

Почувствовать на лбу бессонном
зимы стерильные бинты
в начале нежного сезона,
в начале снежной чистоты.

На деревьях рисовали идолов,
бормотали просьбы ли, обиды ли?
За друзей просили и за недругов,
чтобы с изобильем да без недугов.
Листья ворошили облетевшие,
думали, что в самом деле - грешные.
Вслушиваясь в просьбы ли, обиды ли,
виновато улыбались идолы,
их молитвам идолы не верили,
оставаясь мудрыми деревьями.